Читать интересную книгу Те же и Скунс - Елена Милкова

Оставшись один, Плещеев взял на руки котёнка (Кефирыч клялся, что котик, но Сергей Петрович где-то слышал краем уха, будто такие симпатичные рожицы бывают исключительно у кошечек), подошёл с ним к окну и стал смотреть через скверик на Московский проспект. Ему не хотелось думать про Скунса, который и так уже испакостил день его рождения и обещал попортить немало крови в дальнейшем. Это было неизбежно, и скоро Плещеев – не в первый раз! – с головой уйдёт в хитроумные выкладки… но почему бы не дать себе минутную передышку, пока она ещё возможна?.. Не предаться простым человеческим размышлениям, как вон те люди, снующие взад-вперёд по проспекту? Нормальные люди, не озабоченные отловом и отстрелом выродка, взявшего кличку у омерзительно пахнущего зверька…

Когда-то давно, в детстве, Сереже Плещееву все время хотелось изобрести машинку для подслушивания чужих мыслей. Жизнь так сложилась, что детскую свою мечту он вспоминал чем дальше, тем чаще. То во имя профессии, то, как теперь, чтобы хоть на время от неё отрешиться.

Не думать о белом медведе оказалось, как всегда, тяжело. Он попробовал переключиться на приятное: на новую резину для автомобиля, уже облюбованную в фирменном магазине, на праздничные деликатесы, которые ему ведено было купить по дороге домой. На то, каким букетом умаслить любимую жену Люду, в отношениях с которой только-только наметилось хрупкое затишье после очередного шторма с дождём… А то как бы не отреагировала слишком бурно на дарёную киску…

Мысль о кисках была определённо лишней. Охота за наёмным убийцей обещала стать похожей на ловлю чёрной кошки в тёмной комнате, причём когда её там нет. Вся наличная информация о Скунсе носила характер столь же легендарный, как и история с нью-орлеанскими шлюхами. Либо происходила от лиц, заинтересованных скорее в её преднамеренном искажении…

Плещеев снова снял очки, лишая заоконную жизнь мелких подробностей. Котёнок царапал коготками его голубую рубашку, целеустремлённо лез на плечо. Вот так оно всё и бывает в простой, ничем не приукрашенной жизни. Уж сколько ни петлял по белу свету предположительно русский Скунс, сколько ни водил за нос ФБР, Интерпол и прочие удивительно тупоголовые организации, а только приехал на историческую родину, как его чуть не у самолётного трапа цап-царап неприметная российская «Эгида» во главе с её скромным, но гениальным начальником…

Между прочим, до сего дня «Эгида» и он, Плещеев, действительно промахов не допускали. До сего дня. Как и Скунс…

Сергей Петрович отодрал от воротника вцепившегося котёнка, посмотрел в пыльные небеса за Московским проспектом и сказал вслух:

– К нам едет ревизор…

Мастер

Он ехал на электричке из Пушкина, равнодушно поглядывая в окно на майскую зелень. У него была ничем не примечательная наружность тридцатилетнего клерка, когда-то подававшего неплохие спортивные надежды, но от сидячей работы уже начавшего обрастать нежным жирком. На коленях покоился деловой кейс, а сверху – заложенный пальцем журнал «Медведь» с суровым богатырём на обложке. Такие журналы «для крутых» любят читать тонкокостные молодые мужчины, комплексующие по поводу своей сугубой «одомашненности», но к реальной романтике отнюдь не стремящиеся. На Западе они покупают туалетную воду с запахом сидений престижного «роллс-ройса», в России – обходятся средствами подешевле. У него были яркие табачного цвета глаза и каштановые волосы, стриженные под канадскую польку. Лет через двадцать он обретёт имидж классического начальника: волосы поредеют, а лёгкий жирок оформится в солидную крепкую полноту. Его звали Валентин Кочетов, по отчеству Михайлович, и во внутреннем кармане его дорогой кожаной куртки лежал небольшой плотный конверт.

В городе Пушкине, на улице Ленинградской, жила одинокая пенсионерка, получавшая определённую ежемесячную мзду за то, что держала на почте абонентский ящик и никогда в него не заглядывала. Ей объяснили, что так требовалось для нужд какого-то акционерного общества. Бабушка в любом случае никакой ответственности не несла, а приварок к пенсии был по нынешним временам очень даже нелишним. Ключ от этого абонентского ящика Валентину передали возле книжного лотка на Невском проспекте. Он часто посещал теперь этот лоток. Когда продавщица первая здоровалась с ним и начинала усиленно сватать какие-нибудь книжки, это значило, что ящику пора нанести визит.

Внешность Кочетова, как уже говорилось, предполагала устойчивый семейный уют. Такие живут с родителями, не спеша менять мамину заботу на мели и подводные камни женитьбы. Вот тут начинались несоответствия: жил он в своей квартире один. Да и квартира, только что купленная, ещё не выглядела жильём. Просто помещение с начатками мебели, очень мало говорящее о своём обитателе… Закрыв дверь, Валентин вытащил и распечатал конверт. С фотографии смотрело энергичное лицо немолодой женщины. Кочетову оно показалось знакомым. Валентин увидел фамилию – Вишнякова – и узнал женщину окончательно, даже вспомнил её последнее и довольно скандальное интервью, недавно показанное по ящику. Он пробежал глазами короткую сопроводительную записку, отпечатанную на принтере. Вот, значит, как… На словах, стало быть, с нас хоть икону пиши, а на деле – мухлюем с квартирами? Сносим ветхий гараж старика-инвалида, чтобы новый русский мог на этом месте отгрохать каменный дворец для своего «Мерседеса»?.. Валентин улыбнулся. Улыбка была добрая и располагающая.

Через неделю, когда в газетах и по телевидению уже прошли некрологи («Скоропостижно скончалась…» – и чуть не та же действительно классная фотография), разбитная лоточница почти уговорила его купить кулинарную энциклопедию.

– Специально для холостяков, – кокетничала милая барышня.

В тот же день он поехал в Пушкин опять. На сей раз конверт отличала приятная толщина: внутри лежал гонорар. Люди, снабжавшие Валентина работой, знали ему цену и всегда платили сполна. Он был мастером.

Родственники

По ступенькам главного подъезда Смольного неуверенно поднимался парнишка чуть старше двадцати. Он едва не споткнулся во вращающихся высоких дверях, а попав внутрь – довольно долго оглядывался, пока наконец не заметил слева на добротной двери табличку с надписью «гардероб». Там он вручил вежливой пожилой гардеробщице линялую камуфляжную куртку и подошел к постовому. Постовой неодобрительно взглянул на его шевелюру, очень не по-военному стянутую черной резинкой в длинный хвост на затылке. Взял паспорт… и неожиданно скомандовал:

– Распустите волосы!

– Да? – смутился парнишка. – А… а что?..

Постовой сделал непроницаемое лицо. «Белые» люди спешили мимо, показывая постоянные пропуска. Парень понял, что вразумительного ответа не дождётся, и подчинился. Вздохнул, стащил резинку… волосы легли ему на плечи шикарной волной, густой и блестящей безо всякого «Пантина-прови».

Постовой еще раз сопоставил физиономию посетителя с фотографией в паспорте, нашел его фамилию в одном из списков, жестом показал, что нужно пройти через воротца с датчиками на металл, какие стоят в аэропортах (и с некоторого времени – в Эрмитаже), и, уже отпуская, сурово, недоброжелательно посоветовал:

– Чтобы не было проблем – постригитесь или фотографию замените!

Молодой человек поднимался по главной лестнице так же неуверенно, как и входил, и эта медлительность (плюс несерьёзная косица, вновь убранная под резинку) заметно выделяла его среди постоянной смольнинской публики, привыкшей сновать по этажам и коридорам четко, быстро, по-деловому. В руке парень держал мятый листок с номером кабинета. По обе стороны от лестницы расходились длинные, кажущиеся бесконечными коридоры с огромным количеством дверей. Посетителей и сотрудников различных комитетов было не то чтобы ужасающе много, но жизнь кипела вовсю: парня без конца обгоняли или проходили навстречу. То из одной, то из другой двери всё время появлялись люди – в одиночку и небольшими группами, когда пересмеиваясь, а когда со строгими важными лицами. Всё это смущало и путало парня, но наконец ему помогли найти нужную комнату. «Гнедин Владимир Игнатьевич, – гласила табличка. – Заместитель начальника юридического управления». Парень помедлил, потом постучался и робко вошёл.

Секретарша, сидевшая у столика с телефонами, указала ему на стул и доложила по громкой связи куда-то на ту сторону массивной двери:

– Владимир Игнатьевич, тут к вам Евгений Крылов, вы предупреждали… – Шеф в ответ то ли кашлянул, то ли буркнул что-то, и секретарша кивнула: – Проходите.

Паренек приходился Гнедину (согласно формулировке, данной лично Владимиром Игнатьевичем) примерно таким «родственником», какими считают друг друга владельцы щенков из одного помёта. Он был седьмой водой на киселе какому-то односельчанину его покойного папеньки. Гнедин о нем ни разу и не слышал вплоть до вчерашнего дня. Накануне по телефону «родственничек» назвал несколько двоюродных тёть и дядьёв, которых Гнедину хотя тоже не случилось когда-либо видеть живьём но по крайней мере их существование сомнению не подлежало. В том же вечернем звонке паренёк сообщил, что служил в Чечне, после ранения долго валялся по госпиталям, теперь его комиссовали вчистую и выдали за увечье богатую компенсацию: аж двести тысяч рублей. Доктора же прописали лекарства, которые в Питере вроде ещё есть, а у них в райцентре… Гнедин, слушая «родственничка», начал уже закипать, предчувствуя просьбу вполне определённого свойства. Однако ошибся. «Работать-то мне можно, дядя Володя, – сказал Женя Крылов, – Если, например, шоферить… Может, посоветуете… какую-нибудь приличную фирму, где с жильём могут помочь?..»