Читать интересную книгу Самая таинственная тайна и другие сюжеты - Борис Акунин

Вот и вся история. Но автор говорит, что это было одно из самых светлых воспоминаний о блокаде. И, думаю, даже не потому, что волонтеры выполнили обещание и муж нашелся. Бедные наши сограждане что тогда, что сейчас до такой степени не привыкли к нормальному, человеческому отношению в присутственных местах, что оно воспринимается как чудо и запоминается на всю жизнь…

Детский возраст криминалистики

23.07.2012

Читаю историю британской криминальной полиции, написанную сэром Бэзилом Томсоном (1861–1939).

До чего же трогательно выглядят первые успехи дедукции, восхищавшие современников!

Первым гением уголовного сыска в Англии был полковник Томас де Вейль (1684–1746), прославившийся храбростью, любвеобильностью (после него осталось 25 законных детей, сколько незаконных — неизвестно) и фантастической по тем временам проницательностью.

Сэр Бэзил — очень колоритный персонаж, но о нем как-нибудь в другой раз

Главный триумф дедукции у де Вейля был следующий.

Однажды ограбили посудную лавку, причем в замке остался кончик ножа, которым преступник воспользовался вместо отмычки.

Через некоторое время сыскался подозреваемый. Но вот беда — этот человек упорно отрицал причастность к краже. И тут де Вейль блеснул креативом. «Не одолжишь ли мне свой ножик, приятель?» — невинным тоном осведомился он. Что было дальше, вы догадываетесь. Взломщику и в голову не пришло выкидывать хорошую вещь только из-за того, что у нее отвалился крошечный кусочек лезвия.

И весь Лондон ахнул, поразившись уму и находчивости полковника де Вейля.

Другая история, случившаяся в более утонченные времена, в двадцатые годы XIX века, так и осталась бы неразрешимой загадкой, если б не случайность.

Взгляд — прямо насквозь пробирает

Обокрали почтовую карету. Подозреваемого вскоре нашли по приметам и схватили. Это был некий Том Партридж. При опознании на него указали очевидцы.

Но арестованный клялся, что невиновен, и вообще держался как-то очень уж уверенно. На суд он привел целую дюжину свидетелей, людей вполне уважаемых, которые подтвердили, что в день кражи обвиняемый находился совсем в другом месте. Суду оставалось только оправдать подсудимого.

Очевидцев было примерно столько, сколько изображено на этой картинке

А пару лет спустя прокурор, оставшийся с носом, случайно увидел Партриджа на улице. Решил за ним проследить — чтобы на всякий случай знать, где теперь проживает тот, кого он считал ушедшим от заслуженного наказания преступником. Том подошел к какому-то дому, крикнул: «Эй, открой дверь!» — и из окна высунулся… еще один Том Партридж.

То есть, собственно, не Том, а Сэм — его брат, с которым они были совершенно на одно лицо.

Сватовство майора («круг чтения»)

04.08.2012

В издательстве «НЛО» есть замечательная серия «Россия в мемуарах». Я являюсь постоянным потребителем этой книжной продукции — она будто создана специально для людей вроде меня. (Судя по тиражам, нас таких на свете немного.)

Ужасно интересное чтение — воспоминания предпринимателя Николая Варенцова (1862–1947) «Слышанное, виденное, передуманное, пережитое», которые были написаны в глухие советские годы для домашнего употребления (большинство интересных и честных мемуаров именно так и созданы).

Н. Варенцов. Умного человека видно по глазам

В книге со знанием дела показана жизнь купеческой России, особой субкультуры, так много значившей и так много сделавшей для страны. Множество поразительных судеб, ярких личностей, невероятных историй описывает умный, спокойный автор, обладающий феноменальной памятью и не склонный к привиранию (это всегда чувствуется).

Один сюжет хочется пересказать. Он поразил меня тем, чем всегда поражает подлинная жизнь: незарифмованностью событий. Обычно, если нам что-то рассказывают, мы, будучи людьми начитанными и умудренными, заранее начинаем кивать головой: мол, как же, как же, можете не продолжать, знаю, чем этакие фабулы заканчиваются. В литературе всё именно так и случается. В жизни — необязательно.

Жил-был на окраине Москвы отставной офицер — одинокий, немолодой, бедный. Окна его домика выходили на кладбище Покровского монастыря, где в 19 веке часто хоронили купцов. Майор просиживал на этом наблюдательном пункте с утра до вечера. Как завидит похоронную процессию попышней и помноголюдней, сразу — мундир, ордена. Ввинтится в толпу скорбящих, давай раскланиваться направо-налево. Через несколько минут вроде как уже свой. Опять же высокоблагородие, купечество смотрит с уважением. Никто не удивлялся, что почтенный человек отправляется вместе со всеми на поминки. Там майор как следует закусывал, выпивал, учтиво прощался и возвращался домой, считая, что день удался. Такая в общем была у него жизнь.

Покровский монастырь — кормилец отставника

Однажды, рассказывает Варенцов, этот самый отставной майор Берг пристроился к особенно помпезным похоронам. Узнал, что умер промышленник Ершов, оставивший после себя большущий капитал, который достанется сильно хворой, к тому же еще и горбатой дочке. И что-то такое у Берга в его немецкой голове щелкнуло, как в арифмометре. Подкатился он к карете, помог вдове спуститься с подножки. Сказал, что является давним приятелем незабвенного Прова Самсоныча (или как там звали покойника). Вдова пригласила в дом, помянуть усопшего.

На поминках майор проявил себя сахаром медовичем, хозяйке ужасно понравился, и она пригласила его заходить еще. Он — с удовольствием. И вскоре посватался к юной инвалидке, которая, несмотря на свое богатство, не чаяла когда-либо выйти замуж.

«Ну дальше понятно, — говорит здесь читатель. — Продолжение этой злой сказки можешь не рассказывать. Скользкий и бесстыжий гад этот ваш Берг! Бедную девушку он, конечно, быстренько свел в могилу, а приданое пустил на ветер».

А вот и нет, дорогой читатель.

Горбунья действительно через несколько лет умерла, потому что была сильно нездорова. Но за эти годы родила мужу несколько детей и жила с ним как-то очень счастливо. Берг не растранжирил ершовские капиталы, а совсем наоборот: переписался из потомственных дворян в купеческое сословие, взял управление предприятием в свои руки и развернул дело до невиданных масштабов.

Автор пишет, что весь остаток жизни, каждый день, Берг с утра ездил на могилу жены и отстаивал панихиду в ее память, а уж потом отправлялся в контору вершить дела.

Дочитав трогательную притчу, я сказал себе: «Умилительно, но смахивает на приукрашенную легенду. Проверим-ка, как оно было на самом деле».

Представьте себе, именно так всё и было. Павел Васильевич Берг (1818–1894) был, поправка, не отставным майором, а отставным подполковником. Прочее же всё истинная правда. К концу жизни П. В. Берг владел золотыми приисками, заводами, текстильными мануфактурами. Жена похоронена на Покровском кладбище, рядом с которым я прожил много лет. На месте монастырского погоста в мои времена находилась спортплощадка, где я скакал с теннисной ракеткой — выходит, по костям счастливой горбуньи.

Там много подобных историй, в варенцовских мемуарах. Рекомендую.

Герой предпочитает большому миру малый, но не находит там счастья

10.08.2012

Ничего, если я начну с цитаты из моего романа «Весь мир театр»? Японец Маса там говорит Фандорину: «Всякий мужчина сам решает, герой он или нет. Нужно сделать выбор и потом уже ему не изменять. Мужчина, который сначала решил быть героем, но потом раздумал, являет собой жалкое зрелище».

Яркий пример такого коллапса — бегство генерала Жоржа Буланже (1837–1891), которому современники сулили судьбу нового Бонапарта. Но Буланже не стал Бонапартом, потому что «малый мир», то есть мир личных привязанностей и чувств, в решающий миг оказался для генерала важнее Большого Мира, в котором нет места для приватных сантиментов.

Фотопортрет работы знаменитого Надара

Блестящий и очень молодой для медленной в чинопроизводстве французской армии генерал возглавил в Третьей республике реваншистское движение, жаждавшее поквитаться с Германией за позор Седана. На пике карьеры он занимал должность военного министра. Испугавшись растущего влияния Буланже, президент отправил его в отставку, но тем лишь увеличил популярность «железного человека». Вся страна, а в особенности столица жаждали, чтобы генерал взял власть в свои руки и объявил себя диктатором. Париж конца 1880-х тосковал по «крепкой руке». (До определенной степени на Буланже был похож наш генерал Лебедь образца 1996 года, только француз, выражаясь по-современному, имел гораздо более высокий рейтинг.)