Читать интересную книгу Любовь. Бл***тво. Любовь - Юлий Крелин

На следующий день, в субботу, они повторили свою прогулку, но весна брала своё, нарастающее тепло, выходной день ликвидировали безлюдье и в лесу и на берегу. У Ефима в палате сосед был настолько зациклен на своём инфаркте и диабете, что подкатиться к нему, чтоб он выкатился на срок на волю, заведомо получить предложение катится от него… адреса известны. «Не мытьем, так катаньем». Вот именно: ни мытья, ни катанья. Но, тем не менее, так или иначе, но несколько дней они как-то устраивались.

Ужасна обстановка долечивания людей, полностью ушедших в свои недуги и недомогания. Варя создавала возможность существовать в дурных условиях человеку, возможно и не критичного, но, тем не менее, не ощущающего себя больным. Какой к чёрту инфаркт, когда его вожделения и рядом с болезнями не лежали. Спасибо, Варя…

Вспоминать дальше нет никакого смысла. Сначала его одолевали режимные требования коллег врачей-курортологов. Там не сиди, туда не ходи, здесь не кури, ну и так далее. А вскоре присоединилась и Варя со своими капризами. Так не сиди, быстро не ходи, рядом не кури… Эх! Варя, Варя! Как и реабилитационная больница, санаторий тоже удостоился от Ефима побегом. Санаторий? Вот именно. А Варя, что? Уже не причём?

* * *

А он сидел. Знал же, знал. Но… Вся жизнь… Всё насмарку. Она надвинулась на него. Ох, эти спасительные объятия и поцелуи, которые отвлекают от… Ну… Ну же! Он обнимал, а она расстёгивала ему рубашку. Он целовал и мешал ей. Он продолжал целовать, а руки свободны. Нет – руки-то заняты. Наконец, он перестал обнимать и занялся ремнём, застёжкой на брюках.

Всё! Всё, наконец, сброшено. Всё ненужное, лишнее, мешающее. Он сидел – она надвинулась на него сверху. Он сидел, а она… Перехватило дыхание. Хотел что-то сказать. Только звук какой-то издал. Выдох, выдох без вдоха.

– Да, да! Ой.

– Что? Тебе что-то не так?

– Ох, нет. Так. Так! Ой. Ой – о чём ты сейчас. Да. Да-да-да… Ну. Ага.

– Милая! Губы, губы…Родная. Счастье моё. Ты. Ты. Говори ты.

– Ты… ты… У-у-у-мм-ы.

…………………………….

– Ох. Зачем нам этот марафон?

– Что? Тебе?…

– Да-да!

– Иланочка! Как я люблю тебя.

– А я как вас люблю.

– Опять «вас»? Нужен марафон, чтоб ты не говорила «вы»? У меня на это сил не хватит. – Смеется.

Она сидит рядом, обнимает его. Целует в мочку уха, ниже, ниже, в щёку, шею…

– Пойдём в постель. Ляжем. Может, просто полежим. А?

Илана не ответила, а молча пошла…

Он следил за ней взглядом. «Родная девочка. Она и в постели, как ребёнок. И в постели никакой политики, никаких… ничего, что говорило бы о зрелом сексуальном прошлом. Какая замечательная, какая чистая, искренняя. А бельё… Конечно, она рождена для сексуальной жизни. Такое бельё не для себя надевают. А ведь не знала, что сегодня будет у меня. Или я… Или я просто влюбился, словно «отважный капитан, что объездил много стран и не раз бороздил океан». Или я просто ослеп и «влюбился, как простой мальчуган». Она рождена для полноценного секса, а не только для исполнения физиологических обязанностей. Для украшения жизни. Родная моя… Любимая, будто… Будто много лет любимая».

Они лежали в постели. Со своим человеком, с любимым можно и не говорить. С любимым так хорошо молчать. С любимым всё понятно без слов. С любимым хорошо молчать. Рядом любимое тело, от которого так не хочется оторваться. Так бы до конца жизни лежать и чувствовать родное тепло. Такого тепла он никогда в жизни не знал и не чувствовал. Они лежали рядом и оба смотрели в потолок. Он смотрел. А она, может, тоже. А может, глаза закрыла…. Обнялись и лежали не как мужчина и женщина, а как два отогревающихся человека. А потом они вдруг, враз, как говорится, не сговариваясь, прижались ещё сильнее друг к другу, сплелись… «Скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенье…» Господи, как он жаждал судеб скрещенья! Будет ли? Судьба только начинается. Отогрелись………

Он смотрел через её голову в окно.

– Темно. Там уже темно. А в Австралии сейчас…

– В Австралии лето. Наверное. Светло. Тепло.

– Причём тут Австралия?

– Не знаю. Вы вспомнили. Тепло, тепло.

– Я тебе кофе так и не сделал.

– Ну и не надо. Мне надо ехать.

– Хорошо лежим.

Она прижалась к нему, поцеловала и решительно вскочила с постели.

– Ну чего же ты?

– Дочка.

– Родненькая моя. Иланочка. Надо жизнь строить, исходя из факта, что дети, во всяком случае, взрослые, оперившиеся дети родителей не любят.

– Здрасьте! Что вы? Меня моя дочь любит. Я своих родителей люблю.

– Это не любовь. Это, если хочешь, при хорошем воспитании в достойной семье, плата по векселям за детство…

– Плата… Причём…

– Дослушай, золото моё. Это, и, прежде всего, уважение, поклонение, благодарность, если хочешь, даже преклонение. Конечно, заботливость.

– Ну а что?…

– Родители из другого времени. Из жизни другого поколения. И образ жизни меняется с каждым поколением. Ты вспомни конфликты у твоих каких-нибудь знакомых. Конфликты с тёщей, со свекровью – дети чаще становятся рядом с избранным спутником, а не с родителями. Сами выбирали. Она понятнее.

– Но ведь бывает…

– Бывает, бывает. И есть. Есть любовь лишь родительская. Ведь любят всегда за что-то. Грубо говоря, не в меркантильном смысле, корыстно. То есть за что-то: за красоту, за доброту, за смелость, ум, мужество, честность… Не важно – за что-то. И о родителях говорят, какие они. А детей родители любят ни за что. Какие бы дети не были – родители за них… В общем, – леди Макбет, помнишь? Родительская любовь единственная, мистическая, бескорыстная. И плохих, и хороших…

– Ничего не знаю, кто кого и за что. Я вас люблю очень, Ефим Борисович.

– Господи! Когда же я доживу до «ты»!? Доченька. Я так хочу познакомиться с твоими родителями.

– Нельзя.

– А что? Родители… Из-за дочери? Они что?.. Что мужа у тебя?… – Ну, никак у него не выговаривался вопрос об отце девочки. А знать хотелось. – Знаешь, если думаешь о чести, то стыдиться своими поступками надо не перед предками, а перед потомками. А ты…

– Ну, причём тут? О чём вы? Я не стыжусь. Как вы… Ефим Борисович. Вы меня не понимаете…

– Детка, прости. Это моё дурацкое любопытство, на любви построенное. Я…Ты на порядок выше, тоньше меня.

– Перестаньте. Ирочка моя плод студенческой любви. Мы ж были прогрессивные, как теперь говорят, продвинутые. Зачем, мол, расписываться. Мы и так любим друг друга. А на распределении нас разогнали по разным городам. Ирочки ещё не было. А, несмотря на продвинутость, я о беременности сказать постеснялась. Любимый мой – психиатр. Там, вдалеке от меня, ввязался в борьбу за права человека против практики советской психиатрии. Ну, понимаете. С реальной жизнью мы практически не встречались. А любовь… Любовь, она как огонь – без пищи гаснет.

– Ты что волнуешься?.. Ладно, Иланочка. Не рассказывай.

– Нет. Я хочу, чтоб ты знал.

– Ради этого «ты» – волнуйся и рассказывай.

– Вам смешно…

– Совсем не смешно, особенно, если опять вы.

– Дайте выговориться. Мне это нужно. Может, это первый раз в жизни у меня. Короче, его осудили, посадили. Он написал мне, так сказать, отказное письмо. Может, не хотел, чтоб мы с дочерью были семьёй осуждённого диссидента. А может… Может… Я ж говорю – огонь без пищи гаснет. Может, кого нашёл. Искать по лагерям, декабристкой стать – дочка совсем младенец. Ну и… Ну, говорю, что огонь без пищи… Ну, а теперь…

Ефим Борисович поцелуями и объятиями не дал ей закончить мысль. Ему казалось, что и так всё понятно.

– А Ирочка что знает? А родители…

– Они живут в Канаде. Уже давно. Так получилось. Потому и машина у меня есть.

– А может и… Ну, да, ладно… Ладно, девочка моя любимая.

Досадно, что провожать не надо. Машина снимает сладость провожания. Ефим не любил провожать. И когда такая необходимость возникала, он внутренне, про себя ворчал. Но необходимость, она и есть необходимость. А сейчас ему так хотелось провожать, постоять в подъезде, как почти полвека назад стоялось. Стоялось. Полвека назад. Подъездные поцелуи. Хм, тамбурные романы.

О чём это он сейчас. Вспомнилось поездное приключение. Почему всё это шальное отвлекает его сейчас. Мешает. «Всё! – ничего не хочу вспоминать. Хаотические воспоминания. Почему это должно мешать? Жизни-то не мешало. Даже украшало. Разве нет?

Нет – они спустились на лифте, постояли около машины и…

– Доедешь – позвони.

– Конечно.

– Только обязательно. А то я заболею. Я же старый.

– Старый! Это не так. А заболеете, возьму к себе и сама лечить буду. Моё! Позвоню, позвоню.

– Из машины или из дома?

Илана рассмеялась:

– Из подъезда.

– Замечательно. Ностальгическая иллюзия. Подожди. Не уезжай. Я с балкона буду смотреть, как ты едешь.

– Угу. Бегите тогда.

И он побежал. А лифт не идёт. Может пешком. Дольше. А вот и лифт. Балкон.

Девочка стоит у машины и смотрит вверх. Он помахал рукой, и она скрылась в машине. Поехала. Вот и за угол завернула. Всё. Нет её. Быстрей к телефону. Ждёт. Ещё рано. Она ж не может в мгновение оказаться у дома, хоть и недалеко живёт. А вдруг с дороги позвонит. «Господи! За что ж на меня такое счастье свалилось? Может, самому позвонить в машину. Совсем съехал, доктор?» Он пошёл снова на балкон. Зачем? Что она… Она ж не может вернуться – дочка. Наконец, звонок.