Читать интересную книгу Европейское воспитание - Гари Ромен

– Ты не голодна? Я могу бросить в воду пару картошек: они быстро сварятся.

– Меня накормили в городе.

Янек вздохнул. Она положила руку ему на плечо.

– Не думай об… Не надо. Это не важно.

– Я ненавижу их. Мне хочется их всех убить.

– Их нельзя всех убить.

– Но я хочу попытаться. Для начала мне хочется убить хотя бы одного.

– Не стоит труда. Все они когда-нибудь умрут.

– Да, но они не узнают, почему. Я хочу, чтобы они знали, почему умирают. Я скажу им, почему они умирают, а потом убью.

– Не думай об этом. Разденься. Иди ко мне. Вот так… Тебе хорошо?

– Да.

– Ты думал обо мне?

– Да.

– Много?

– Много.

– Все время?

– Все время.

– Я тоже о тебе думала.

– Все время?

– Нет. Когда я спала с ними, я о тебе не думала. Я не думала ни о ком и ни о чем.

– На что это похоже, Зося?

– Это как голод или холод. Как будто идешь по грязи под дождем, не знаешь, куда идти, а тебе холодно и хочется есть… Поначалу я плакала, а потом привыкла.

– Они грубые?

– Они очень спешат.

– Они бьют тебя?

– Редко. Только когда пьяные. И когда очень несчастные.

– Отчего?

– Не знаю. Откуда мне знать?

– Не будем об этом.

– Не будем об этом. Янек…

– Да?

– Я не противна тебе?

– Нет, что ты!

– Придвинься ближе.

– Я ближе не могу.

– Еще ближе.

– Еще ближе…

– Вот так.

– Зося!

– Не бойся.

– Я не боюсь.

– Может, ты не хочешь меня?

– Нет. Да.

– Не дрожи.

– Не могу.

– Дай мне тебя укрыть. Вот…

– Мне не холодно. Это не от холода.

– Отчего же тогда?

– Не знаю.

– А я знаю…

– Скажи мне, прошу тебя.

– Нет.

– Почему?

– Ты еще маленький.

– Нет.

– Скажу, когда подрастешь.

– Я уже взрослый.

– Нет.

– Я страдаю и борюсь.

– Ты еще ребенок.

– Я не ребенок. Я мужчина.

– Ты прав. Не сердись.

– Почему ты смеешься надо мной?

– Я не смеюсь над тобой. Ты мужчина. Поэтому и дрожишь.

– Объясни.

– Я не могу объяснить.

– Почему?

– Мне стыдно. Из-за слов. Они плохие.

– Ничего страшного. Расскажи мне все.

– Мне стыдно. Но ты поймешь. Побудь рядом со мной. Совсем рядом. Ты поймешь, почему дрожал… перед этим.

– После этого я не буду больше дрожать?

– Нет. Ты станешь спокойным и счастливым. Очень спокойным и очень счастливым.

– Я и так счастлив.

– Но ты дрожишь. И сердце так бешено стучит. И в горле пересохло: у тебя даже голос изменился, Янек… Наверное, я могу тебе это сказать. Наверное, ты достаточно взрослый. Наверное, я могу.

– Говори же скорее.

– Ты хочешь меня…

– Не надо так говорить. Это грязное слово. Мужчины им ругаются. Пожалуйста, больше никогда не говори его.

– Но другого нет.

– Есть. Наверняка, есть. Я спрошу. Завтра я спрошу у Добранского. Он должен знать.

– Теперь ты расстроился. Ты несчастен. Ты больше не любишь меня.

– Люблю. Я люблю тебя. Не плачь, Зося. Не надо. У нас есть время. Время учить и время забывать. Мы выучим красивые слова и забудем все плохие.

– У людей нет для этого красивого слова.

– Я его придумаю. Мы вместе его придумаем. Ты и я. Мы одни будем его знать. Мы одни будем его понимать. Мы никому его не скажем. Мы будем хранить его в тайне. Не плачь, Зося. Когда-нибудь немцев не будет. Когда-нибудь запретят голодать и мерзнуть. Не плачь. Я так люблю тебя.

– Повтори еще.

– Сколько угодно раз. Мне нравится это повторять. Я люблю тебя. Я люблю тебя…

– Красивое слово.

– Так не плачь же.

– Я уже не плачу. Огонь погас.

– Ну и пусть.

– Янек.

– Я люблю тебя…

– Ты милый. Ты не такой, как другие.

– Как другие?

– Мне приятно, когда ты прикасаешься ко мне. Прикасайся ко мне. Положи руку сюда, на грудь. Подержи ее здесь, пожалуйста.

– Я буду держать ее здесь всю ночь.

– Янек!

– Я буду держать ее здесь всю ночь…

– Янек, Янек…

– Иди сюда, Зося.

– Иду.

– Еще ближе. Как можно ближе. Вот так, да, вот так!

– Янек!

– Не плачь, не…

– О нет, я не плачу, о нет, нет…

– Не дрожи.

– Я не могу, я не…

– Зося!

– О, мой мальчик, если б ты знал, как…

– Зося…

– О, не уходи, останься, не шевелись… мой мальчик. Вот так, не двигайся, не шевелись. Пускай твое сердце стучит, оно так счастливо.

– Твое сердце тоже стучит.

– Оно тоже счастливо.

– Они оба стучат. Они разговаривают.

– Они оба счастливы.

– Нет, они не разговаривают, они поют. Зося, знаешь…

– Да?

– Это как музыка.

– Это прекраснее музыки.

– Это прекрасно, как музыка.

– Я не встречала ничего прекраснее. Если б ты знал, как я счастлива.

– Ты все еще дрожишь.

– Наверно, теперь я буду дрожать всегда. А ты стал таким спокойным, таким тихим.

– Я счастлив.

– Не оставляй меня, Янек. И прости меня… за город.

– Я прощаю тебе все. Я прощу тебе все.

– Я не знала, что это было. Я не ведала, что творю. Янек…

– Говори.

– Я больше не хочу заниматься этим с ними.

– Ты больше не будешь этим заниматься.

– Я больше не хочу заниматься этим ни с кем, кроме тебя. Только с тобой. Обещай мне!

– Я обещаю тебе.

– Я знала только это плохое слово и боль. Ты больше не пустишь меня к ним?

– Не пущу.

– Ты скажешь Черву?

– Завтра.

– Он поймет.

– Мне все равно, поймет он или нет.

– Он поймет. Он и раньше не решался смотреть мне в глаза. Можно мне жить вместе с тобой?

– Прошу тебя, живи вместе со мной, Зося.

– Знаешь, ведь я не больна.

– Мне все равно.

– Немецкие врачи регулярно меня осматривали. Это Черв придумал, чтобы меня здесь не трогали.

– Правильно сделал.

– И почему я раньше тебя не встретила?

– Я не сержусь на тебя. Это все равно, что погибнуть или умереть от голода. Это ничем не хуже и не лучше: это то же самое, это немцы.

– Но они не виноваты. Люди не виноваты. У них руки сами тянутся.

– Люди не виноваты. Виноват Бог.

– Не говори так.

– Он суров с нами.

– Нельзя так говорить.

– Он позволил немцам сжечь нашу деревню.

– Может, это не его вина. Может, он просто ничего не мог поделать.

– Он послал нам голод и холод, немцев и войну.

– Может, он очень несчастен. Может, это не от него зависит. Может, он очень слаб, очень стар, очень болен. Не знаю.

– Никто не знает.

– Может, он хотел нам помочь, но кто-то ему помешал. Может, он пытается. Может, у него получится, если мы ему немножечко поможем.

– Может быть. Почему ты вздыхаешь?

– Я не вздыхаю. Я счастлива.

– Положи сюда голову.

– Вот.

– Закрой глаза.

– Вот.

– Спи.

– Сплю… Угадай, что у меня здесь, в бумаге.

– Книга.

– Нет.

– Еда.

– Нет, смотри.

– Плюшевый медвежонок. Такой славный.

– Правда?

– Когда я был маленьким, у меня тоже был такой. Я звал его Владеком.

– А моего зовут Миша. Он у меня уже давно. Я всегда спала с ним, когда была маленькой. Это все, что у меня осталось от родителей. Я всегда сплю с ним… Правда, Миша?

Ее полусонный голос тихо произнес в темноте:

– Это мой талисман.

16

Они собрались в землянке студентов. На огне весело свистел чайник: Пех вызвался заварить чай. Он как раз готовил его, совершая магические жесты и соблюдая волшебный рецепт, который якобы получил от старого, опытного и всеми любимого лесного козла. Впрочем, Пех охотно делился своим рецептом. «Возьмите морковь, - говаривал он, - высушите ее, натрите на терке, бросьте на три-четыре минуты в кипящую воду…» - «И что, вкусно?» - спрашивали его. «Нет, - откровенно признавался Пех, - но зато горячий, и цвет хороший!»

Тадек Хмура лежал на одеяле, подложив под голову спальный мешок, и смотрел на огонь. Его подруга сидела с закрытыми глазами рядом, держа его за руку; Янек видел ее красивое лицо, а за ним - винтовки и автоматы, прислоненные к земляной стене.

Теперь он хорошо знал их. Молодая женщина Ванда и Тадек Хмура познакомились в университете, где ходили на лекции по истории; Пех, молодой партизан, раненный в голову, изучал право. Университет, экзамены, карьера преподавателя, к которой они себя когда-то готовили, - все это было из другого, исчезнувшего мира. И, тем не менее, их берлога была наполнена книгами, и Янек с удивлением узнал, что они проводили долгие часы, склонившись над томами по истории и праву, которые продолжали изучать. Янек взял толстый фолиант по конституционному праву, открыл его на странице, озаглавленной «Декларация прав человека - Французская революция 1789 года», и закрыл книгу с насмешливой ухмылкой.

– Я понимаю, - тихо сказал Тадек Хмура. - Это очень трудно принимать всерьез. Университеты Европы всегда были лучшими и прекраснейшими в мире. Именно в них зарожда-лись наши самые прекрасные идеи, вдохновившие наши самые великие творения: идеи свободы, человеческого достоинства, братства. Европейские университеты стали колыбелью цивилизации. Но есть и другое европейское воспитание, которое мы получаем сейчас: расстрелы, рабство, пытки, изнасилования - уничтожение всего, что делает жизнь прекрасной. Это година мрака.