Читать интересную книгу Завещание чудака - Верн Жюль Габриэль

— Разумеется! Для чего же, скажите, пожалуйста, Вильям Гиппербон пригласил нас на свои похороны, как не для того, чтобы оставить нам свое состояние?

— Кто знает!

— Нехватало, чтобы он нас побеспокоил, ничем за это не вознаградив! Подумайте только: одиннадцать часов шествовать в процессии!

— А вы не предполагаете, что в завещании содержатся распоряжения более или менее странные?

— Это возможно. Так как он оригинал, то я могу всегда ждать от него чего-нибудь оригинального. Во всяком случае, если то, чего он желает, исполнимо, то это будет сделано, а если неисполнимо, то, как говорят во Франции, «это сделается само собой». Могу только сказать, друзья мои, что на Гарри Т. Кембэла вы можете всегда положиться — он ни на шаг не отступит.

Нет! Ради чести журналиста он не отступит, в этом могут быть уверены все те, кто его знает, даже те, кто его не знает, если только найдется такой человек среди населения Чикаго. Каковы бы ни были условия, предъявляемые покойным, главный репортер газеты Трибуна их принимал и обязывался исполнить до конца. Даже если бы дело шло о путешествии на луну, он все равно отправился бы и туда. Только бы хватило воздуху его легким, а он уж на своем пути не остановится!

Какой контраст между этим решительным и смелым американцем и его сонаследником, известным под именем Германа Титбюри, жившим в торговом квартале города!

Сотрудники газеты Штаат-Цейтунг позвонили у дверей дома № 77, но не смогли проникнуть в квартиру.

— Мистер Герман Титбюри дома? — спросили они через приотворившуюся дверь.

— Да, — ответила какая-то великанша, неряшливо одетая, неряшливо причесанная, похожая на драгуна в юбке.

— Может ли он нас принять?

— Я вам отвечу, когда спрошу об этом миссис Титбюри. Оказалось, что существовала также миссис Кэт Титбюри, пятидесятилетняя особа, на два года старше своего мужа. Ответ, переданный в точности ее прислугой, был следующий:

— Мистеру Титбюри не для чего вас принимать, и он удивляется, что вы позволяете себе его беспокоить.

Между тем вопрос шел только о том, чтобы получить доступ в его квартиру, а отнюдь не в его столовую, и чтобы собрать несколько сведений, касавшихся его самого, а не несколько крошек с его обеденного стола. Но двери этого дома так и остались запертыми, и негодующие репортеры газеты Штаат-Цейтунг так ни с чем и вернулись в редакцию.

Герман Титбюри и Кэт Титбюри представляли собой чету, самую скупую из всех когда-либо совершавших свой жизненный путь по этой «долине слез», но они сами, между прочим, не прибавили ни единой капли своего сострадания к людям. Это были два сухих, бесчувственных сердца, бившихся в унисон. К счастью, небо отказалось благословить этот союз, и их род заканчивался с ними. Будучи очень богатыми, они нажили себе состояние не торговлей и не промышленностью. Нет, оба они, эти рантье (миссис Титбюри принимала в этом такое же участие, как и ее муж), посвятили себя деятельности мелких банкиров, скупщиков векселей по дешевой цене, ростовщиков самой низкой категории, всех этих жадных хищников, которые разоряют людей, оставаясь все время под покровительством закона, того закона, который, по словам знаменитого французского писателя, был бы очень удобен для негодяев… если бы… не существовало… Бога!

Титбюри был человек невысокого роста, толстый, с рыжей бородой совсем такого же цвета, как волосы его жены. Железное здоровье позволяло им обоим никогда не тратить и полдоллара на лекарства и на визиты врачей. Обладатели желудков, которые способны были все переварить, желудков, какие должны были бы иметь одни только честные люди, они жили на гроши, и их прислуга привыкла к голодному режиму. С тех пор как Герман Титбюри кончил заниматься делами, у него не было никаких сношений с внешним миром, и он был совершенно в руках миссис Титбюри, самой отвратительной женщины, какую только можно себе представить, которая «спала со своими ключами», как говорят в народе.

Чета эта жила в доме с окнами, узкими, как их мысли, снабженными, так же как и их сердца, железными решетками, в доме, похожем на железный сундук с секретным замком. Его двери не открывались ни для посторонних, ни для членов семьи — кстати, родни у них не было, — ни для друзей, которых они никогда не имели. Вот почему и на этот раз двери остались закрытыми перед газетными репортерами, явившимися за информациями.

Но и без непосредственного обращения к чете Титбюри легко было судить о их душевном состоянии, наблюдая за ними с того дня, когда они заняли свои места в группе «шестерых». Сильное впечатление произвело на Германа Титбюри его имя, напечатанное в знаменитом первоапрельском номере газеты Трибуна. Но не было ли еще других каких-нибудь жителей Чикаго с этой же фамилией? Нет! Ни одного, во всяком случае ни одного на улице Робей-стрит, в доме № 77. Допустить же, что он рисковал сделаться игрушкой какой-нибудь мистификации, о нет! Герман Титбюри уже видел себя обладателем шестой части громадного состояния и только огорчался и злился, что не был избран судьбой в качестве единственного наследника. Вот почему к остальным пяти претендентам он чувствовал не только зависть, но презрение и злобу, вполне солидаризируясь с командором Урриканом. Читатель легко может себе представить то, что он, Титбюри, и его жена думали об этих пяти «самозванцах».

Разумеется, в данном случае судьба допустила одну из тех грубых ошибок, которые ей очень свойственны, предлагая этому несимпатичному, неинтересному человеку часть наследства Вильяма Гиппербона, если это действительно входило в намерения покойного члена Клуба Чудаков.

На другой день после похорон в пять часов утра мистер и миссис Титбюри вышли из дому и отправились на Ок-свудсское кладбище. Там они разбудили сторожа и голосами, в которых чувствовалось живое беспокойство, спросили:

— Ничего нового… за эту ночь?

— Ничего нового, — ответил сторож.

— Значит… он действительно умер?

— Так мертв, как только может быть мертв умерший, будьте спокойны, — объявил сторож, тщетно ожидавший какой-нибудь награды за свой приятный ответ.

Могут быть спокойны, да, разумеется! Покойник не пробудился от вечного сна, и ничто не потревожило отдыха мрачных обитателей Оксвудсского кладбища.

Мистер и миссис Титбюри успокоенные вернулись домой, но еще дважды в тот же день, после полудня и вечером, и рано утром на другой день снова проделали этот длинный путь, для того чтобы самим убедиться, что Вильям Дж. Гиппербон так и не вернулся в этот подлунный мир.

Но довольно говорить об этой чете, которой судьба предназначила фигурировать в такой странной истории, чете, которую ни один из соседей не счел нужным поздравить с выпавшей на ее долю удачей.

Когда двое репортеров газеты Фрейе Црессе дошли до Ка-люмет-стрит, находившейся неподалеку от одноименного с ней озера в южной части города, в исключительно населенном промышленном квартале, они спросили полицейского, где находится дом, в котором жил Том Крабб. Это был дом № 7, но он принадлежал, но правде говоря, не самому Тому Краббу, а его антрепренеру. Джон Мильнер сопровождал его на все те незабываемые побоища, откуда участвующие в них джентльмены в большинстве случаев уходили в подбитыми глазами, поврежденными челюстями, переломанными ребрами и выбитыми зубами. В этой области Том Крабб был профессионалом, считаясь чемпионом Нового Света с тех пор, как победил знаменитого Фитсимонса, в свою очередь победившего не менее известного Корбэта.

Репортеры без всякого затруднения вошли в дом Джона Мильнера и были встречены самим хозяином, человеком среднего роста, невероятной худобы — лишь кости, обтянутые кожей, только мускулы и нервы. У него был пронизывающий взгляд, бритая физиономия и острые зубы. Он был проворен, как серна, и ловок, как обезьяна.

— Том Крабб? — спросили его репортеры.

— Он заканчивает свой первый завтрак, — ответил Мильнер недовольным тоном.

— Можно его видеть?

— По какому поводу.

— По поводу завещания Вильяма Гиппербона и чтобы сообщить о нем в нашей газете.