— С тобой, Князь, хорошо джакч на пару хлебать, — говорю. — Вечно вперёд людей норовишь. Место там, понимаешь, очень удобное. По краям дороги две скалы — вот так и вот так…
— Для чего удобное?
— Для злодейского теракта, — говорю.
Князь вместо очередной хамской реплики вытащил из кармана тужурки «ибойку» и стал демонстративно вытряхивать из него воду.
— А вот автомат хоть в песке извози — осечки не будет, — сказал он.
— Про огнестрельное оружие речи нет, — сказал я. — У нас не столица. Это там у любого шпанёнка пушка под подушкой. Здесь не так. Сегодня стыришь у погранцов хоть гильзу пустую — назавтра оба берега в курсе! Но живём-то мы всё-таки где?
— Где? — удивился Князь.
— В Шахтах. То есть в районе горных выработок. Раньше главный горняцкий инструмент был обушок, а потом? В результате неумолимого прогресса под руководством Неизвестных Отцов?
— Горный комбайн, что ли? — сказал поэт. — Или эта… фреза Морену? Так они ещё до всяких Отцов…
— Взрывчатка, болван! — сказал я. — Её тут полно. Конечно, промышленная — но чем она хуже армейской?
Князь помолчал, поёжился этак плечиками.
— Изучали мы в кадетке сапёрное дело, — сказал он. — Очень нервная дисциплина. Двоечники не выживают…
— Дядя Ори взрывными работами занимался, — сказал я.
— И не слишком успешно, — осклабилось пандейское отродье.
Примерился я врезать ему по сусалам, да Рыба закричала:
— Ну, вы! Террористы с хутора Весёлые Гниды! За озером лес горит!
Подожгли всё-таки! Ну да, дождь дождём, но у них же не коробок спичек…
Князь глянул вдаль и скривился:
— Дымок жиденький какой-то…
— Это он сейчас жиденький, — говорю я. — А через час…
Рыба решила по-своему:
— Ну-ка переправляйтесь на тот берег, пока пламя ещё можно ветками захлестать! И гляньте — может, они и вправду какого-то бедолагу сожгли…
Князь вздохнул:
— А я-то думал обсудить с лучшим другом святое дело мести…
— Месть — моя забота, — сказала Рыба.
Она взяла мешок с остатками соли, жестом попросила у Князя зажигалку, и Князь подчинился.
— Попробую поработать над нашим недомерком… А вы плывите, плывите! Мореходам нечего на эти дела смотреть!
— Джакч плавает, а моряки ходят, — сказал я. — На какие дела?
Хотя уже сообразил, на какие.
— На какие надо, — сказала Нолу и сошла с палубы «Адмирала». — Только не вздумайте смеяться, даже мысленно, а то ничего не получится… И вообще отвернитесь…
Отвернуться я никак не мог, поскольку занял место на скамеечке педалёра. Во-первых, быстрей согреюсь, а во-вторых погляжу, что станет вытворять Рыба.
— Молчи, Князь, — сказал я с опережением. — Без комментариев. Ты человек приезжий, многого у нас ещё не понимаешь… Лучше прокладывай оптимальный курс, мелей тут нет…
Князь пошёл устремлять взор, а я стал не спеша перебирать ногами.
— Отвернись, шары твои бесстыжие! — крикнула Рыба.
— Не вправе бросить руль! — сказал я в ответ, но всё-таки сделал вид, что прикрываю глаза ладонью.
Рыба запустила обе руки в рогожный мешок, захватила соли и насыпала её на песок — примерно в том месте, куда падала струя из поганого капральского крантика. Ну правильно, ведь нет у ведьмы ни обрезков ногтей, ни волос… И нужно ей торопиться, пока совсем не высохло…
В кучку соли она воткнула какую-то веточку и подожгла. Она что, думаю, всегда с собой весь ведьминский арсенал носит?
Потом Рыба скинула санитарскую рубаху и распустила волосы. Волосы у неё были на зависть признанным гимназическим красавицам, только совершенно белые. И вообще я вдруг сообразил, что Нолу Мирош очень даже ничего…
Мы отошли уже порядочно, но на воде далеко слышно.
У неё даже голос переменился, низкий стал и хриплый:
— Мать Соль, отец Огонь, подарите мне ваши свет и крепость, а возьмите взамен мою чёрную обиду; передайте мою чёрную обиду вечернему ветру, а возьмите взамен его белую лёгость; чтобы понесло мою чёрную обиду в кромешные страны, в гиблые рубежи, в гнилые пески, в колючие кусты, в кипучие болота, в липучие тенёта, в трескучие горы, в паучьи норы…
Рыба при этом ещё исполняла какой-то медленный жуткий танец, кружась вокруг крошечного огонька. До нас доносились уже только отдельные слова:
— …чтобы ему ни в день житья, ни в ночь спанья… чтобы точили они ему семьдесят семь костей да сорок четыре сустава… пошёл пупырями да волдырями… шкура слезла и глаза вытекли… до смертного срока… горел-горел — да не смог догореть…
— Вот так, — сказал я, когда страшные слова стали вовсе неразличимы. — Хоть и живём мы по науке, а от заговора на соль ещё никто не уберёгся…
— Сыночек, да ты всерьёз? — сказал Князь.
— А это уж сам решай, — сказал я.
— Надо запомнить, — сказал он. — Кое-что мне пригодится. Сочиню-ка я мистическую трагедию из жизни простых солекопов! А пока сильно надеюсь, что капрала Паликара от зловещих чёрных чар юной колдуньи хотя бы простая дрисня прохватит! Иначе нет правды в Саракше!
— Да её и так ни хрена нет, — сказал я.
Сбитый лётчик
…«На другом берегу» — это всё равно что «за поворотом».
На другом берегу подстерегла нас другая действительность. Или это уже не действительность была, а какой-то морок.
Видно, наша Рыба перестаралась с заклинаниями…
Выламывать ветки не пришлось — пламя погасло само собой, как я и надеялся.
— А вооружённый выродок им с пьяных глаз привиделся, — сказал я. — Поехали назад. Чаю заварим…
Князь откликнулся с другой стороны кустарника:
— Не совсем привиделся. Иди-ка сюда…
Я подошёл.
В обугленнной траве лежал… лежало…
В том, что это огнестрельное оружие, сомневаться не приходилось, только вот какое…
— На парабайский штурмовой карабин похоже, — сказал я наугад — так, для понта.
— Рядом не лежал, — сказал сын полковника. — В кадетке марки оружия с подготовительной группы зубрят… Оно вообще какое-то… цельнометаллическое.
— На месте преступления нельзя ничего трогать, — сказал я.
— А что, имело быть преступление?
— Ну всё-таки…
Но он всё же наклонился и подобрал эту штуку. Она и вправду казалось отлитой из матовой стали одним куском, как винтовка игрушечного солдатика. Хотя больше всего походило на длинноствольный револьвер-переросток с нелепым и неудобным на вид коротеньким прикладом…
— Как же оно заряжается? — спрашиваю.
— Только не патронами, — сказал Князь. — Видишь, тут у него разъём? Нестандартный разъём, без «гребёнки»… Но к чему-то его подключают… В сеть его подключают для подзарядки.… Точно! Я читал, до войны разрабатывали такие разрядники для армии. Думали, вражеские танки будут сжигать, а в конечном итоге получились у них полицейские шокеры — и то хлеб…
— Какой-то он… оно… корявое, что ли… — сказал я.
— Корявое — значит, эргономичное, — сказал Князь.
— Не понял, — сказал я.
— Эргономичное — это по-вашему, по-простонародному, «ухватистое». Или «приладистое». Короче, удобное… Ага! Вот тут что-то вроде индикатора, красный огонёк…
— Дай посмотрю!
Штука и вправду оказалась очень удобной и неожиданно лёгкой. Я вскинул ствол и стал наводить его на воображаемую цель. Условный противник — секция капрала Паликара — укрылся вон за тем валуном. Враг хитёр и коварен. Огонь!
— А где же у него спуск? — спросил я и машинально сделал указательным пальцем соответствующее движение.
Противник был условный — зато результат вышел конкретный.
Валун сперва словно опутала тонкая ярко-голубая сетка, потом он мгновенно раскалился докрасна — и беззвучно рассыпался чёрной пылью. Только лёгкий малиновый дымок взлетел и развеялся…
Прямо «ведьмин мушкет» из горской легенды!
Повезло настоящему капралу, что первым успел применить огнемёт по вооружённому выродку…
Князь опять стал бледный, как в тот раз на плоту, и часто так задышал. Потом говорит:
— Хоть я и последовательный пацифист, но любое оружие в дырявых неуклюжих лапах штафирки считаю опасностью для всего человечества… Как это тебе удалось?
Я переступил с ноги на ногу и обрадовался: на этот раз штаны сухие! Мужаем!
И возмутился:
— Его какие-то безответственные идиоты сделали. Ведь могло и детям в руки попасть!
— Да уже попало, — сказал Князь. — Дай-ка сюда.
Их пандейское недоразумение, видите ли, старше меня на полгода…
Он осмотрел оружие и заорал:
— Я так и знал! Штатским даже вилку в столовой нельзя доверить! Индикатор погас! Зачем ты весь заряд разом-то выпустил?
Во как! И что можно ответить на такой дебильный вопрос?
Я вытянулся по стойке «смирно», включил дурака и отрапортовал: