— А потом что? Когда мать приедет и когда узнают, что ты пропал?
— А мне что — пусть ищут. Лишь бы не нашли. Гуньку тоже ведь, помнишь, три дня искали, а потом прекратили. И ничего. Теперь редко кто и вспоминает. Так и меня…— И тут голос у Кукурузо задрожал. Наверное, мысль о том, что его забудут, была всё-таки горька ему. И он поспешил перевести разговор на другое: — Главное, остров хороший найти надо. Чтоб и место рыбное было, и дичь чтобы…
— А ты и ружьё брать будешь?
— А как же. У Робинзона было даже несколько ружей. Но ничего, я и с одной своей берданкой не пропаду. Ты же знаешь мою берданку? Бьёт как сумасшедшая. Лучше дедового зауэра.
Это, положим, Кукурузо преувеличивал. Да я не стал спорить: хлопец на двадцать восемь лет на необитаемый остров удирает, пусть потешится. В прошлом году дед подарил ему на день рождения берданку и начал брать с собой на охоту — приучать. Кукурузо очень гордился и своей одностволкой, и тем, что ходил на настоящую, взрослую охоту. Я завидовал ему и тоже мечтал о ружье, но у меня его не было.
В сенях раздался кашель, скрипнули двери, и во двор вышел дед Варава. Метнул на нас сердитый взгляд и сказал:
— Я в сельмаг на минутку. Смотрите мне, не безобразничайте тут!
— Да мы ничего. Вот только на речку, может, сходим выкупаемся. Жара ведь какая,— просительным тоном сказал Кукурузо.
— Уроки, уроки учить надо, а не купаться. Двоечник! — буркнул дед и, кряхтя, переступил через перелаз.
Я с сомнением взглянул на Кукурузо.
— Ничего, пойдём,— тихо сказал он.— Я знаю эту «минуточку». Встретятся возле сельмага с дедом Саливоном и часа три пробалагурят, не меньше. Помоги мне дорезать свёклу, чтоб быстрее, и пойдём.
Вдвоём мы быстро дорезали свёклу, задали свинье корм и пошли.
Хотя ничего странного и не было в том, что мы едем на лодке в плавни (сколько раз ездили и рыбу ловить и просто кататься — ни у кого никакого подозрения не могло возникнуть), но мы пробирались к речке тайком, всё время оглядываясь. И ни одной хорошей лодкой не воспользовались. Хотя все они были привязаны у берега и нам не возбранялось брать их — тут и моего отца лодка была, у деда Варавы целых три (челнок — «довбанка» и две плоскодонки). Мы разделись и переплыли на другую сторону, на песчаный островок, где за большим кустом краснотала лежала гнилая, изношенная, как старая туфля, ничья плоскодонка, из которой мы думали сделать, но так и не сделали подводную лодку. Впрочем, перед самым экзаменом, как вы помните, мы её зашпаклевали, просмолили, и она хоть и пропускала воду, но не тонула: если не забывать вычерпывать, плыть можно. Тут же, под лодкой, лежало длинное потрескавшееся весло, которое мы ещё тогда «одолжили» у деда Варавы. Он и не заметил — у него в сарае вёсел с десяток валяется: и короткие — для челнока, и длинные — для плоскодонок. У нас знаете как на плоскодонках ездят? Стоя. Стоишь на корме (или же на носу) и то с одной стороны, то с другой подгребаешь. Потому и весло длинное. Так грести — уметь надо! Если не умеешь, можешь — кувырк! — и корми раков. Ну, мы с Кукурузо с малолетства умели, нам не страшно.
— Черпак не забудь, а то ртом хлебать придётся. Видишь, течёт всё-таки, калоша старая,— сказал Ява.
Оттолкнулись мы и поехали.
Обогнули островок — и уже в камышах. По узенькой полоске плывём. Гребёт Кукурузо — хоть и я хорошо умею, но он больший мастак. Гребёт тихо, осторожно — глядит в оба. Стружка извилистая, всё время заворачивает. Гребёшь сильнее, чем нужно,— раз! — и лодка уже носом в камыши залезла. Отталкивайся тогда назад, вытаскивай нос — морока!.. Хорошо гребёт Кукурузо — ни разу в камыши не врезался.
Я лежу на носу, смотрю в воду. Вода прозрачная-прозрачная, до самого дна видно: водоросли, корневища лилий, коряги. И даже видно, как среди водорослей рыбы шныряют. Интересно!
Всё дальше и дальше углубляемся мы в плавни. Неожиданно за поворотом открылся широкий плёс. Гладь — ни морщинки. Белые и жёлтые лилии разбросаны, как на картинах, что на нашем базаре продаются. Только вместо лебедей посреди плёса два нырка плавают. Увидели нас — и нету. Так быстро нырнули — вроде и вовсе не было. Потом глядь — метров за двадцать появились, будто другие…
Снова мы в стружку заехали.
Ш-ш-ш! С-с-с! Ш-ш-ш! — утки пролетели.
Охотничий сезон не открылся, и ещё непуганные утки тучами летают над нами.
— Вот бы ружьё! — говорит Кукурузо.
— Да-а,— тяну я.
Правду говорят — охотничий рай тут, в плавнях. Представляю, сколько охотников приедет на открытие. И те, конечно, приедут, киевские, что всегда приезжают. Вот тот долговязый, в очках,— Олег, который собственную «Волгу» имеет. И коренастый Сидоренко. И скуластый, с редкими волосами Задвижка (настоящая фамилия такая). И совсем без волос, лысый, толстый Батюк. Все они кандидаты в какие-то науки. Что такое «кандидат», мы отлично знаем. Ведь Явина мать была кандидатом в депутаты сельского Совета. И её биография с фотографией висела на стене нашей школы. Но это продолжалось недолго. Прошли выборы, и она стала депутатом. Эти же третий год приезжают, и всё кандидаты.
— Что-то долго их не выбирают,— сказал однажды Ява.— Наверное, не очень способные к наукам. Как мы с тобой.
— Наверное,— сказали.
Как бы там ни было, но и на сей раз киевские кандидаты, должно быть, приедут и снова, наверное, остановятся у деда Варавы. Они знают, у кого останавливаться. И с вечера по старой охотничьей традиции будут пить водку, и рассказывать разные охотничьи истории, и петь песни, и подтрунивать друг над другом. А на рассвете дед разбудит их, и они, поспешно собирая свои охотничьи доспехи, будут морщиться от головной боли, дрожать мелкой дрожью от утренней прохлады и стонать. А Батюк вообще не захочет вставать. Накрыв лицо шляпой, он будет хрипло бормотать из-под неё сонным голосом:
— Ложитесь! Чего вы вскочили! Ночь на дворе. Не успели улечься — и уже… хр-р-у,— и сразу перейдёт на храп.
Они будут долго расталкивать его, он будет лягаться, говорить: «Идите, я вас догоню»,— наконец ругнётся нехорошим словом и встанет, И отправятся они в плавни. Дед на челноке, они на плоскодонках. Дед только и делает, что стоит и ждёт их. Потому что они не едут, а зигзагами дёргаются по воде: с левого борта гребнут, лодка вправо плывёт, с правого гребнут — влево плывёт, и так всё время. А челнок деда как по струнке идёт. Ох и челнок у деда Варавы! Лёгкий как пёрышко, летит по воде, как птица, как те новые корабли на подводных крыльях. Однако усидеть на нём, кроме деда, мало кто мог. Очень был неустойчивый, валкий челнок. Плывёшь на нём, вроде по канату идёшь,— всё время балансировать надо.
В позапрошлом году на открытие охоты охотников к нам понаехало тьма. Лодки сразу все разобрали. А киевляне опоздали — ночью приехали. Не досталось им лодок. Один челнок деда остался. Что делать?
— Вдвоём на этом челноке ехать и думать нечего — потонет,— сказал дед.— А то можно было бы развести на места.
— Так по одному же можно переехать,— говорит Задвижка.
— Совершенно верно,— спокойно замечает дед.— А оттуда кто лодку будет перегонять?
— М-да,— глубокомысленно промычал Задвижка.
— А если пацанов использовать? — сказал Олег (мы как раз тут же стояли).
— Ещё утопите мне пацанов,— сердито буркнул дед.
— Да нет! Чего там! — вырвалось у меня.— Мы же лёгкие. По очереди будем перевозить. А если и перекинемся, так вы же знаете, как мы плаваем! Как рыбы!
— Ну что ж, попробуйте,— согласился дед.— Только разденьтесь, хлопцы. Потому что придётся, наверное, искупаться.
Поскольку я первым выскочил, то и перевозил первым я. Перевозил Олега. Ну, перевозил, видимо, не то слово, потому что перекинулись мы у самого берега, даже не успели отъехать. Только он сел, только начал устраиваться, как мы уже и перекинулись. И хотя у берега было совсем мелко, Олег умудрился окунуться в воду с головой.
— Проклятая довбанка! Душегубка, а не чёлн! — ругался он, вылезая на берег.
Товарищи смеялись, а Сидоренко сказал (он говорил, широко растягивая губы, а вместе с ними и слова):
— Вот верт-ля-во-е! Усидеть не мо-же-ет! Словно у него иго-олки в одном месте! Сейчас я поеду, раз ты такое ни бе ни ме…
И полез в челнок.
— Вы штанами, штанами прямо на дно садитесь,— советовал дед.
Но на дне челнока была вода, и Сидоренко не хотел мочить штанов.
— Это, чего доброго, радикулит заработаешь,— сказал он, положил поперёк бортов досточку и сел на неё.
Дед держал челнок, пока мы усаживались, а потом оттолкнул нас от берега. Я осторожно начал грести, и мы поехали. Сидоренко сидел прямо, как первый ученик за партой. На коленях обеими руками держал ружьё, балансируя им, словно канатоходец в цирке.
«Хорошо сидит, доедем»,— подумал я. Мы уже были как раз на середине реки. И тут над нами низко-низко с шумом пролетело три крыжня. Сидоренко вдруг дёрнулся, вскинул ружьё (охотник он был очень азартный), но выстрелить не успел — мы потеряли равновесие. Челнок стал клониться-клониться набок.