Читать интересную книгу Джунгли - Эптон Синклер

Вместе с другими посетителями Юргис шел вдоль конвейера и не мог опомниться от изумления. Ему случалось потрошить свиней в литовских лесах, но он никогда не думал, что одной свиньей могут заниматься несколько сот человек. Это казалось ему какой-то чудесной сказкой, и он все принимал на веру, даже яркие плакаты, призывавшие служащих к соблюдению безупречной чистоты. И, когда циничный Иокубас перевел им надписи с насмешливыми комментариями и предложил показать потайные помещения, где «подправляли» испорченное мясо, Юргис даже рассердился.

На следующем этаже, куда спустились посетители, обрабатывались всевозможные отходы. Сюда попадали кишки для очистки и мытья перед отправкой в колбасный цех. Мужчины и женщины работали здесь в отвратительном зловонии, и посетители, стараясь задержать дыхание, спешили дальше. В другое помещение поступали обрезки, из которых там вываривали жир, шедший потом на изготовление мыла и сала. В соседнем цехе обрабатывались все отходы от выгарки, — здесь посетители тоже не задерживались. В других цехах рабочие разделывали туши, поступающие из холодильника. Сперва туши поступали к «развальщикам» — самым квалифицированным рабочим на предприятии, которые зарабатывали до пятидесяти центов в час и весь день только и делали, что разрубали туши пополам. За развальщиками шли «рубщики», богатыри со стальными мускулами; у каждого из них было по двое подручных, которые подтаскивали половинки туши и держали их, пока рубщик рубил, а потом поворачивали каждый кусок так, чтобы его снова можно было разрубить. У рубщика в руках был топор с двухфутовым лезвием, он наносил лишь один удар, такой точный, что инструмент проходил насквозь, но не ударял по столу — так хорошо была рассчитана сила этого удара. И через зиявшие в полу люки вниз летели: в одно помещение — окорока, в другое — грудинка, в третье — боковины. Можно было спуститься туда и осмотреть маринадные цехи, где окорока складывались в чаны, и коптильни с воздухонепроницаемыми железными дверями. В других помещениях свинину солили: погреба были доверху набиты кусками солонины, сложенными в огромные башни. Дальше шли цехи, где рабочие укладывали мясо в ящики и бочки, заворачивали ветчину в промасленную бумагу, наклеивали этикетки, запечатывали и обшивали. Грузчики выкатывали оттуда нагруженные тележки и везли на платформу, где ждали товарные вагоны. И тут посетитель вдруг с изумлением обнаруживал, что он добрался, наконец, до нижнего этажа этого огромного здания.

Затем, перейдя улицу, паши друзья направились туда, где резали крупный рогатый скот, превращая в мясо по четыреста — пятьсот животных в час. В отличие от свинобойни вся работа здесь выполнялась на одном этаже, и не длинная вереница туш проплывала мимо рабочих, а сами рабочие бежали вдоль туш, расположенных в пятнадцать — двадцать рядов. Создавалось впечатление неустанной деятельности — потрясающая картина человеческой энергии. Все было сосредоточено в одном огромном помещении, напоминавшем амфитеатр цирка, над центром которого находился мостик для посетителей.

С одной стороны помещения тянулась узкая галерея, на несколько футов приподнятая над полом; туда загоняли скот особыми пиками. Затем двери захлопывались, и каждое животное оказывалось в отдельной клетушке, где оно уже не могло двигаться. Бык стоял, мыча и топая ногами, а сверху над ним наклонялся вооруженный молотом быкобоец, выжидая удобного мгновения. Воздух гудел от частых ударов и топота брыкавшихся быков. Как только животное падало, быкобоец переходил к следующему; в то же мгновение другой рабочий нажимал рычаг, одна из боковых решеток клетки поднималась, и животное, все еще бьющееся в судорогах, скатывалось в «убойную». Тут на ногу ему накидывали цепь, нажимали рычаг, и бык взлетал в воздух. Клеток было около двадцати, и требовалось всего несколько минут, чтобы оглушить и спустить в убойную около двадцати голов скота. Затем ворота снова открывались, и в них стремительно вбегала новая партия животных; непрерывный поток туш выкатывался из клеток, и рабочие в убойной должны были поспевать обрабатывать их.

Это зрелище оставляло неизгладимое впечатление. Люди работали с неистовой быстротой, буквально бегом, в темпе, который можно сравнить лишь с темпом игры в футбол. Разделение труда было доведено до предела, каждый рабочий производил только одну операцию — большей частью два-три особых надреза — и шел дальше, вдоль ряда из пятнадцати-двадцати туш, повторяя эти надрезы на каждой из них. Впереди шел «мясник», выпуская кровь быстрым ударом, таким быстрым, что глаз улавливал только блеск ножа, и, прежде чем вы успевали что-нибудь сообразить, «мясник» был уже у следующей туши, и алая струя хлестала на пол. Повсюду стояли лужи крови, хотя подсобные рабочие усердно сгоняли ее к люкам; должно быть, пол был очень скользок, но, видя, как ловко работают люди, вы никогда бы этого не подумали.

Тушу оставляли висеть на несколько минут, чтобы стекла кровь; однако время не пропадало даром, потому что таких висячих туш в ряду было несколько, и всегда одна из них была уже готова. Ее опускали на пол, подходил «головник» и тремя быстрыми ударами отделял голову. Затем подбегал «свежевщик», который делал первый надрез на шкуре; следующий рабочий обдирал верхнюю половину туши, а еще несколько человек, молниеносно сменявших друг друга, заканчивали свежевание. Потом тушу снова подвешивали, и пока один рабочий проверял, не повреждена ли шкура, а другой скатывал ее и швырял в очередной люк, туша продолжала свое странствие. Одни разрубали ее вдоль, другие поперек, третьи потрошили и начисто выскабливали изнутри, четвертые обдавали из шланга кипятком, пятые отрубали ноги и заканчивали обработку. Наконец, разделанные говяжьи туши переправлялись, как и свиные, в холодильник, где их выдерживали положенный срок.

Посетителей провели туда и показали аккуратные ряды туш с большими клеймами правительственных инспекторов. На некоторых тушах была также печать раввина, удостоверявшая, что животные заколоты особым способом и что это мясо может употребляться в пищу благочестивыми евреями. Затем посетители отправились дальше по цехам, чтобы познакомиться с судьбой тех отходов, которые исчезли в люках; побывали они и в маринадных цехах, и в засолочных, и в консервных, и в упаковочных, где отборную говядину, предназначенную в пищу всему цивилизованному миру, подготовляли для погрузки в вагоны-ледники.

Закончив осмотр и выйдя наружу, посетители начали бродить среди путаницы зданий, в которых помещались всяческие подсобные предприятия. Дэрхем и Компания производили у себя все, что только могло им потребоваться для их гигантского предприятия. У них были огромные паросиловая и электрическая станции; бондарная и котлоремонтная мастерские; расположенная в отдельном здании фабрика, куда по трубам перегоняли жир для производства мыла и сала, и мастерская банок для сала и ящиков для мыла; предприятие, где сушили и очищали щетину для волосяных подушек и других подобных изделий. Им принадлежало предприятие, где сушили и дубили кожу, и другое, где из голов и ног варили клей, и третье, где кости превращали в удобрение. Ни одна крупинка органической материи не пропадала зря у Дэрхема и Компании. Из рогов выделывали гребни, пуговицы, шпильки и поддельную слоновую кость; из берцовых и других крупных костей вырезали ручки для ножей и зубных щеток и мундштуки для трубок; из копыт — шпильки и пуговицы; остальное шло на клей. Из суставов, обрезков кожи и сухожилий извлекали такие удивительно непохожие друг на друга вещества, как желатин, столярный клей, фосфор, костяной уголь, ваксу и костяное масло. Из бычьих хвостов делались фальшивые локоны, в особых цехах обрабатывали овечью шерсть, из свиных желудков добывали пепсин, из крови — альбумин, дурно пахнущие кишки превращали в скрипичные струны. А когда из отходов было извлечено все, что возможно, их клали в чан и вытапливали жир и сало, а затем перерабатывали в удобрение. Все эти предприятия размещались в отдельных помещениях, связанных с главным зданием галереями и рельсовыми путями; было подсчитано, что, с тех пор как немногим больше поколения назад старик Дэрхем основал свою фирму, здесь было обработано около четверти миллиарда животных. Если прибавить к ней другие крупные предприятия, — а сейчас они по сути дела представляли единое целое, — то, по словам Иокубаса, получалось величайшее из когда-либо существовавших в одном месте объединений труда и капитала. Оно давало работу тридцати тысячам человек, от него прямо зависело существование двухсот пятидесяти тысяч и косвенно — полумиллиона человек. Оно посылало свои продукты во все страны цивилизованного мира и снабжало пищей не менее тридцати миллионов людей!

Наши друзья слушали, разинув рты; им казалось невероятным, что все это дело человеческих рук. Поэтому скептический тон Иокубаса казался Юргису почти кощунственным — в его глазах это место было столь же непостижимо, как сама вселенная, и так же неисповедимы были законы и пути его существования. Простой человек, по мнению Юргиса, мог только принять все так, как есть, и исполнять то, что ему прикажут. Найти работу на таком предприятии и принять участие в его удивительной деятельности — счастье, за которое следует быть благодарным, как за солнечный свет или дождь. Юргис радовался, что побывал здесь лишь после своего великого успеха, — иначе грандиозность открывшейся перед ним картины подавила бы его. Но теперь он принят на работу, он стал частицей всего этого! У него было такое чувство, словно это огромное предприятие взяло его под свою защиту и отвечает за его благополучие. Наивный и неискушенный литовец не подумал о том, что стал рабочим Брауна, а Браун и Дэрхем, по общему мнению, были смертельными врагами; закон страны даже обязывал их, под страхом денежного штрафа и тюремного заключения, быть смертельными врагами и стараться разорить друг друга[11].