Читать интересную книгу Американская империя. С 1492 года до наших дней - Говард Зинн

Учитывая все это: отчаянную нужду джеймстаунских поселенцев в рабочей силе, невозможность использования индейцев и сложности с привлечением к работе белых, доступность чернокожих рабов, выставлявшихся на продажу во все возрастающих количествах алчущими прибыли торговцами человеческой плотью, а также возможность держать африканцев под контролем, поскольку они только что пережили такие ужасы, которые если и не убили их, то привели в состояние психической и физической беспомощности, – стоит ли удивляться тому, что пришло время для порабощения негров?

А в этих условиях, даже если некоторых чернокожих можно было считать сервентами, относились бы к ним так же, как к белым законтрактованным слугам?

Из материалов судебных архивов колониальной Виргинии, например, следует, что в 1630 г. некий белый по имени Хью Дэвис был приговорен к «суровому бичеванию… за то, что надругался над самим собой… осквернив свое тело тем, что прилег рядом с негром». Десять лет спустя шестеро сервентов и «негр мистера Рейнолдса» предприняли попытку побега. Притом что белые получили более легкие наказания, «негр Эммануэль подвергся тридцати ударам, на щеке его была выжжена буква R, и он должен был проработать закованным в цепи один год или более, на усмотрение своего хозяина».

Хотя в эти первые годы рабство еще не было упорядочено или легализовано, в списках сервентов чернокожие перечислены отдельно. Закон, принятый в 1639 г., предписывал «всем лицам, кроме негров» обзавестись оружием и боеприпасами (скорее всего, для защиты от индейцев). Когда в 1640 г. трое сервентов попытались бежать, двух белых наказали, продлив срок действия их контрактов. Но, как постановил суд, «третий [беглец], негр по имени Джон Панч, должен служить своему хозяину или его правопреемникам до конца своего земного бытия». В том же, 1640 г. имело место дело чернокожей служанки, которая родила ребенка от белого Роберта Суита. Суд постановил, что «указанная негритянка должна быть подвергнута наказанию кнутом у позорного столба, а указанный Суит должен завтра до полудня публично покаяться в своем преступлении в городской церкви Иакова».

Было ли такое неравное отношение, представлявшее собой сочетание презрения и угнетения, чувства и действия, которое мы называем «расизмом», результатом «естественной» антипатии белых к черным? Вопрос этот важен не только в целях установления исторической точности, но и потому, что любое подчеркивание «естественности» расизма облегчает ответственность социальной системы за него. Ведь если нельзя показать естественный характер расизма, то он является результатом определенных условий, а значит, их можно устранить.

У нас нет возможности проверить, как белые и черные относились бы друг к другу при благоприятной ситуации, когда бы в истории не существовали подчинение, денежные мотивы для эксплуатации и порабощения, отчаянное стремление к выживанию, требовавшее подневольной рабочей силы. Однако жизнь белых и чернокожих в Америке XVII в. была как раз прямо противоположной такому ходу событий, и все условия сильно способствовали возникновению антагонизма и жестокого обращения. При этом даже малейшее проявление независимой от расы гуманности могло бы восприниматься как основное человеческое стремление к общности.

Иногда отмечается, что даже до XVII в., когда только началась работорговля, в буквальном и переносном смысле заклеймившая африканцев, черный цвет считался признаком безвкусицы. До 1600 г. в Англии, согласно Оксфордскому словарю английского языка, он имел следующее значение: «Глубоко въевшиеся пятна грязи; запачканный, замаранный, грязный; имеющий темные или смертельно опасные цели, зловредный; относящийся к смерти или подразумевающий смерть, смертоносный; губительный, бедственный, злополучный; бесчестный, несправедливый, ужасный, ужасно порочный; относящийся к бесчестью, осуждению, ответственности в форме наказания и т. п.». А в поэзии елизаветинской эпохи белый цвет часто символизировал красоту.

Возможно, что за неимением другого доминирующего фактора темнота и черный цвет, ассоциируемые с ночью и неизвестностью, получили упомянутые значения. Но присутствие иного человеческого существа – важный факт, и условия такого присутствия являются определяющими в том, превращается ли в жестокость и ненависть изначальный предрассудок лишь против цвета кожи, неприменяемый к человечеству.

Несмотря на такие предвзятые мнения о черном цвете, несмотря на особую зависимость негров в Северной и Южной Америке в XVII в., существуют свидетельства того, что когда белые и чернокожие сталкивались с общими проблемами, сообща работали, видели общего врага в своем хозяине, тогда они относились друг к другу как равные. Как пишет об этом исследователь рабства К. Стэмп, черные и белые сервенты в XVII столетии были «удивительным образом безразличны к очевидным физическим различиям между собой».

Чернокожие и белые работали и отдыхали вместе. Сам факт того, что через некоторое время власти вынуждены были принять законы, запретившие такие взаимоотношения, указывает на силу этой тенденции. В 1661 г. в Виргинии был принят закон, по которому «в случае, если какой-либо сервент-англичанин совершит побег вместе с одним или несколькими неграми», он должен будет отрабатывать дополнительный срок и хозяину беглого чернокожего. В 1691 г. та же колония предусмотрела изгнание любого «белого мужчины или женщины, который или которая, будучи свободными, вступят в брак с негром, мулатом, индейским мужчиной или женщиной, зависимым или свободным».

Существует огромная разница между ощущением расовой чужеродности, возможно страха, и массовым порабощением миллионов африканцев, имевшим место в Северной и Южной Америке. Переход от первого ко второму нельзя объяснить лишь «естественными» тенденциями, но его нетрудно понять, если рассматривать как результат сложившихся исторических условий.

Рабство развивалось вместе с эволюцией плантационной системы. Легко проследить истоки этого, восходящие к тому, что отличается от естественной расовой антипатии: количество прибывавших белых, будь то свободные люди или сервенты (по контрактам, которые заключались на четыре-семь лет), было недостаточным, для того чтобы удовлетворить потребности плантаций. К 1700 г. в Виргинии было 6 тыс. рабов, что составляло двенадцатую часть населения. К 1763 г. там находилось уже 170 тыс. чернокожих невольников, т. е. около половины жителей колонии.

Африканцев было легче сделать рабами, чем индейцев. Однако поработить первых было непросто. С самого начала ввезенные чернокожие мужчины и женщины сопротивлялись своему положению. В конечном итоге их борьба оказалась под контролем, и на Юге рабами были 4 млн. негров. Тем не менее в самых тяжелых условиях, испытывая боль увечий и утрат, эти афроамериканцы продолжали восставать в течение двухсот лет существования рабства в Северной Америке. Лишь время от времени это сопротивление носило характер организованного восстания. Чаще чернокожие рабы выражали свое нежелание сдаться побегами. Еще чаще они организовывали саботаж, снижали темп работы, использовали другие незаметные формы сопротивления, отстаивая свое человеческое достоинство даже в случаях, когда свидетелями этому были лишь сами борцы и их братья и сестры.

Такая форма сопротивления, как отказ подчиняться, имела место еще в Африке. Один работорговец сообщал, что негры были «настолько своенравными и не желавшими покидать свою страну, что часто прыгали в море за борт каноэ, шлюпки или судна и оставались под водой, пока не тонули».

В 1503 г., когда самых первых чернокожих невольников привезли на Эспаньолу, испанский губернатор острова пожаловался в испанский суд, что беглые негры-рабы подают пример неповиновения индейцам. В 20-х и 30-х гг. XVI в. восстания рабов происходили на Эспаньоле, в Пуэрто-Рико, Санта-Марте и на территории современной Панамы. Вскоре после этих выступлений испанцы создали специальную полицию для охоты за беглецами.

В законе, принятом в 1669 г. в Виргинии, говорилось об «упрямстве многих из них», а в 1680 г. законодательная ассамблея обратила внимание на собрания рабов «под предлогом празднеств и ссор», что было сочтено «имеющим опасные последствия». В 1687 г. в районе Северного перешейка колонии был раскрыт заговор, участники которого планировали убить всех местных белых поселенцев и бежать во время массовых похорон.

Дж. Маллин, изучавший сопротивление рабов в Виргинии XVIII столетия, пишет в своей работе «Побег и мятеж»: «В дошедших до нас источниках о рабстве в Виргинии XVIII в. – архивных материалах плантаций и графств, газетных объявлениях о розыске беглых рабов – даются описания мятежных невольников и некоторых других категорий. Рабы характеризуются как ленивые и вороватые; они притворялись больными, уничтожали урожай, хранилища и инструменты, иногда нападали на надсмотрщиков и убивали их. Невольники тайно торговали краденым. Беглых рабов делили на несколько типов: лентяи (такие обычно добровольно возвращались к хозяину), «разбойники»… и рабы, которые на самом деле были беглецами, – те, кто бежал, чтобы увидеться с родственниками; те, кто уходил в город, выдавая себя за свободных, или те, кто хотел навсегда освободиться, попав на отплывавшее из колонии судно либо собравшись вместе для строительства поселков или ища убежищ на фронтире. Убеждения мятежных рабов другого типа были непоколебимы: эти люди становились убийцами, поджигателями и повстанцами».