чтобы комплексовал, но и насмехаться над собой никому не позволял. И когда вырос до сих пор ощущал себя немного крупноватым. Это «поросёночек» он терпел только потому, что так называла его она.
Но теперь слово казалось ему издёвкой. Тонкой, но все же насмешкой над ним.
Сука!
Да, он подумал. Даже заказал для неё вексель.
Даже уже решил, как символично потратит этот её миллион.
И отдал соответствующие указания.
Вышло, конечно, спонтанно и со зла. Но уже как вышло…
— Зачем тебе эта девчонка, Платон? — хрустя пальцами, нервно мерил шагами кабинет Селиванов, пока не остановился у стола.
На столе перед Платоном лежала та самая мятая фотография.
В сердцах, в растрёпанных чувствах скомкав фото, Платон и не подумал, что не стоит раскидываться личным архивом, но потом сообразил, какую допустил оплошность. И Селиванов, что и был отправлен за снимком, имел возможность, во-первых, убедиться в репутации ресторана и в их лояльности к постоянным клиентам — грязный снимок он лично нашёл под грудой мусора, а не в кармане официантки: даже увольнять никого не пришлось. А во-вторых, первый и единственный после Прегера узнал, что у того ветвистые рога пятилетнего оленя. Не удивился: неприязнь у них с Ритой была взаимная. Но ходил по краю, если собирался это как-то прокомментировать.
— Ты же знаешь, что так это не работает? Глаз за глаз, зуб за зуб?
— Тебя это не касается, — предупреждающе понизил Платон голос.
— А я не о тебе, и не вот об этом, — кивнул он на снимок. — Я о себе и о девчонке. Ты решил показать, что ты хозяин, а я холуй? Так я и так знаю своё место. Хочешь наказать меня — накажи. Я понятия не имею за что, но хочешь — накажи. Она тут при чём?
— Ты же даже не знаешь о чём мы говорили, — усмехнулся Платон, откинулся к спинке кресла, соединил подушечки пальцев и рассматривал помощника с удивлением. Платон, конечно, заметил, что Селиванова интересовала девушка, но не думал, что настолько. — Так с чего вдруг бросился её защищать?
— С того, что давно тебя знаю. И видел, как ты был зол. И теперь знаю почему. Вряд ли ты предложил ей что-то хорошее.
— С чего ты решил, что я вообще ей что-то предложил?
— А бумага, что ты ей вручил, годовой абонемент на посещение зоопарка? И да, я видел, глупо отрицать. Весь проспект при желании мог это видеть, — упёрся Григорий руками в стол. — Платон, не трогай девчонку! Сними шлюху, выеби и успокойся!
— Ты за кого меня вообще принимаешь? — вырос из-за стола Прегер, как ледяной торос, готовый прихлопнуть зарвавшегося мальчику и размазать. — Ты что себе позволяешь?
Их взгляды скрестились как мечи, до летящих искр. Но Селиванов не уступил.
— Обычно — ничего. И хер с ней со шлюхой, сам разберёшься. Хочешь прилюдно выпороть меня — выпори. Хочешь уволить — уволь. Но я же не идиот, ты ткнул пальцем в девчонку потому, что она понравилась мне.
— А она тебе понравилась? Тебе? Понравилась? — заржал Прегер.
— Представь себе, — взмахнул Селиванов руками.
— Хочешь сказать, что положил на неё глаз и ходишь облизываешься?
— Я не трахаю всё, что движется, Платон. Да, иногда мне просто кто-то нравится, без желания затащить в койку. Она хорошая девочка, весёлая, искренняя, добрая. Славная. Одного этого мне достаточно, что не дать её в обиду.
— И всё? — хмыкнул Прегер, не поверив ни единому его слову.
— Нет, не всё. Она похожа… на мою сестру.
А вот это уже было близко к правде.
— На твою погибшую сестру, — упал обратно в кресло Прегер.
— Не обязательно говорить это вслух, — дёрнулся Селиванов.
— Знаешь, что я тебе отвечу, Гриша, — тяжело вздохнул Платон. — Не всё, что кажется хорошим, действительно таким является. А тот факт, что она похожа на человека, который тебе дорог, не делает её им. Люди, которым мы порой доверяем больше, чем себе — предают. Женщины, которых любим больше жизни — лгут. Жизнь — дерьмо.
— Очень познавательно, — скривился Селиванов.
Дерзости, ему, конечно, было не занимать. Но, может, потому Прегер его и любил. Потому и держал так близко, что Селиванов напоминал каким Платон мог бы стать, если бы мог себе это позволить. Горячим, резким, открытым, порывистым. Платон все свои страсти держал при себе и так тщательно скрывал, что казался застывшим ископаемым куском льда. Потому так горько было ему подозревать Селиванова, а подозревать приходилось всех и вся. А ещё горше будет с ним расстаться.
Но жизнь и правда дерьмо. А порой, как сегодня, дерьмовее некуда.
— Скажи мне прямо, в чём я провинился? — нагнулся к нему Григорий.
— Если ты сам не знаешь, мне нечего тебе сказать, — держал лицо Прегер.
— Я не знаю, Платон, — взмахнул тот руками. — Я вижу, чувствую, понимаю, что ты меня в чём-то подозреваешь, только не знаю, что натворил. Но что бы это ни было, это касается только меня и тебя, или тебя и твоей жены, девчонка точно ни при чём.
— А знаешь, — снова соединил подушечки пальцев Прегер. — Неважно, что я ей предложил. Но раз ты в неё так уверовал, что даже бросился защищать, поставив под удар и моё расположение, и свою работу, давай сделаем так: если она примет моё предложение, ты постараешься как-то смириться с тем, что бабы — вероломные продажные стервы, научишься с этим жить, а ещё молча соберёшь вещички и уйдёшь.
— А если — нет?
— Я признаю, что был неправ.
— И всё? — усмехнулся Селиванов.
— А чего ты ждёшь? Что я сделаю тебя партнёром компании, если какая-то ветреная малолетка забудет, что я дал ей на «подумать» два дня?
— Нет, конечно, нет, — усмехнулся Селиванов. — Но знаешь, что?.. Я никогда не забывал того, что ты для меня сделал. А ты сделал больше, чем кто-либо за всю мою дерьмовую жизнь. В чём бы ты меня ни подозревал — я тебя не предавал, Платон. Не предавал, но… пошёл ты на хуй Прегер! Я уйду сам, не надо искать повод от меня избавиться. Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы ты оставил девчонку в покое? Счастливо оставаться!
Он вышел и хлопнул дверью…
Дурак!
Платон покачал головой, глядя в зеркало на своё испачканное зубной пастой лицо. Прополоскал рот. Сплюнул. И тяжело вздохнул.
Но тем хуже для него.
Тем хуже для него…
Он чистил зубы и боролся с искушением подрочить. Опять представить кого-нибудь, крепко обнимая член рукой. Да хоть и снова девчонку. Привычно поднявший голову, пока Платон ублажал жену, тот никак не хотел