Читать интересную книгу Северный сон - Инна Гофф

— Пока всё. Если в Опоках не сядем. Есть такое чертово местечко на Сухоне. Сейчас там вода падает— тридцать сантиметров в сутки.

Лицо его было спокойно, чуть задумчиво и впервые за время пути выглядело усталым. А может быть, огорченным.

— Вас кто-нибудь ждет дома? — спросила она.

— Всех кто-нибудь ждет. — Он устало улыбнулся ей. — Меня, например, мама...

Слово «мама» прозвучало у него неожиданно мягко, наивно, оно как-то не подходило для морского волка, каким он виделся Наде до сих пор.

— У меня хорошая мама, — повторил он.

— Вы живете в Москве?

— Да. И в то же время нет. Я бываю в Москве не больше трех месяцев в году. А то все на севере, на воде.

— И такая жизнь нравится вам?

— Чем она хуже всякой другой? — Он помолчал, глядя на крутые берега. — Знаете, Надя... — Он впервые назвал ее по имени. — Все зависит от того, что выбрать. Есть радости, и есть удовольствия. В спокойной, удобной жизни удовольствий, конечно, больше. Удовольствия делают жизнь человека приятной. Но живет человек все же для радостей, пусть даже редких. А радости, настоящие радости для меня возможны только здесь.

— Я понимаю, — сказала Надя.

Они стояли рядом у перил. «Еще сутки или двое суток, — думала она, — и он уйдет навсегда из моей жизни. Уйдет, как ушел балтиец-лоцман на Свири, как ушли морской помощник Жук и буфетчица Мария Петровна». Оттого, что он был рядом, так близко, у Нади слегка кружилась голова. Она не знала, что испытывает он, но ей всегда казалось, что такое чувство бывает только взаимно, как взаимно тяготение железа и магнита.

— Скажите, это правда, что вы любили одну женщину, а потом потеряли и до сих пор не знаете, где она?

Он взглянул на нее странно и слегка отодвинулся.

— Придумают же!

«Зачем я спросила? — думала Надя. — Он все равно не скажет. Но если я хочу, я так хочу все знать о нем!»

— А впрочем, в этом есть доля правды, — сказал он. — Все люди ищут что-нибудь. Одни то, что потеряли. Другие то, чего не нашли... Почти все, — поправился он, помолчав.

Медно-красные берега высились теперь огромной стеной. На верху стены, освещенные косым солнцем на светлой голубизне неба, четко выделялись фигурки людей. Лиц не было видно — одни только темные силуэты. Высокий мужчина стоит, широко раздвинув ноги над самым обрывом, к нему движется фигурка поменьше — мальчишка, может быть, сын или брат. И вот они рядом стоят над обрывом, два четких, врезанных в голубизну силуэта. А вон еще фигурка — девушка с велосипедом. И еще группа девчат.

— Красивое место! — говорит Лучников. — Пермагорье.

Сейчас он здесь, рядом. Но скоро его не будет. Расставание уже началось. Оно во всем: в его усталом, спокойном лице, в запахе его табака и одеколона, в ее тоске, которую она уже предчувствует.

Котлас прошли, не останавливаясь, ночью. На рассвете забелел каменными лабазами и церквами Великий Устюг. На церквах таблички «Охраняется государством». Тополя и березы уже зелены, и зелена трава под деревянными мостками тротуаров. В траве желтые одуванчики.

— Пошли погуляем часок, — предложил Наде Андрей.

Он велел спустить на воду бот, и вскоре они уже шли в гору по пыльной улице. Они шли, и встречные на них оглядывались. Рассматривали ее белое платье в цветочках. Мужчины и мальчики, несмотря на жару, были в кепках, женщины в ослепительно белых платках. Обращались одна к другой ласково: «Здравуй, Агнюшка!», «Здравуй, Устюшка!». Маленькая старушка в белом платке окликнула на улице веснушчатую девочку лет десяти, тоже в белом платке:

— Дак-от ступай-от с ребенком-от посиди.

— Дак-от вернусь, дак-от и посижу...

И хотя они тоже говорили на «о», речь их — быстрая, с запиночкой, с «вопросиком» в конце фразы — была непривычна для обстоятельных волжан.

— Не приведи бог тут жить, — сказал Андрей. — Тоска заест. Они ведь по реке только и сообщаются с миром. А зимой тут полная спячка.

— А мне тут нравится, — сказала Надя. — Я бы даже хотела остаться здесь. Навсегда! Смотри, какая беленькая школа! Вон спортивная площадка во дворе. Я бы здесь работала.

— Заскучала бы, — возразил Андрей. — Тебе и у нас-то в Горьком скучно.

— Да, скучно. — Она упрямо помолчала. — И это только доказывает, что я права. Человеку скучно везде или нигде.

— Мудро что-то говоришь, — сказал Андрей. — Давай лучше куплю колечко. Тут, говорят, черненое серебро славится... Северная чернь.

Он спросил у встречного мужчины — тот был, как и все, в кепке, — где продаются изделия северной черни, и, свернув в переулок, они вошли в прохладный магазин.

Андрей сам выбрал ей кольцо — золоченое, с серым черненым узором. Оно было велико и свободно скользило на пальце. Меньших размеров не было.

— Потеряется, — сказала Надя.

— Будешь беречь, не потеряется.

Он сам надел ей кольцо на безымянный палец левой руки и одобрил:

— Красивая штука. Носи!

Они прошлись по городу. Здесь были каменные низкие дома купеческого склада, церкви и остовы церквей. В витрине под стеклом висела местная газета «Советская мысль».

Навстречу прошла гурьба школьников. Не все были в форме, две девочки вовсе без передников, а одна — в белом. «Разве какой-нибудь праздник?» — удивилась Надя. И тут же поняла: купили белый, она и носит его и в праздник и в будни... Здесь не Горький. И даже не Архангельск.

Девочки шли, шутливо переговариваясь с мальчиками; светлые, соломенные косы весело блестели под солнцем. Вились по ветру красные галстуки.

«Человек счастлив везде или нигде», — снова подумала Надя. Нет, ей не хотелось остаться здесь навсегда. Но она понимала, что и в этом пыльном городе живет радость. Та, о которой говорил Лучников.

На пристани они встретили его. Он ждал катера. Корабли стояли на рейде, готовясь к отплытию.

— Лоцманов дали? — спросил Андрей.

— Развезли уже по кораблям. Сейчас двинемся.

— Как уровень на Сухоне?

— Падает...

Лучников досадливо поглядел на небо.

— Сейчас бы дождичек хороший... Дня на два.

Небо было голубое, ясное. Обещало жаркий, долгий день. Ослепительно белели выстроившиеся на рейде согласно ордеру теплоходы. Впереди «Машук», за ним «Кольцов», дальше «Памир» и «Грибоедов».

— Опоки пройти бы, — сказал Лучников. Он достал папиросы, протянул пачку Андрею: забыл, что тот не курит. — В Опоках будем в девятнадцать. До тех пор вода еще упадет. Так или иначе, дна достанешь. Если меня не будет в рубке, помните, Андрей Иванович: царапнули по дну — ход не сбавлять, полный вперед. Так держать! Ясно? Силой машин продираться будем. Переведете в такой момент на малый — всё, сели!

— Есть полный вперед! — сказал Андрей.

В голосе его не слышно было энтузиазма. Он думал, не поломать бы руль.

— Вы о руле бросьте думать, — сказал Лучников. — Руль починить можно. Вы обо всем отряде думайте: флагман сядет — и все сядут.

Подошел катер. Лучников легко забрался в него и подал руку Наде. Она была уже на катере, и палуба качалась под ее ногами, а он все держал ее руку в своей, словно забыв отпустить. Рука у него была крепкая, надежная.

Приняв на борт Андрея, катер полетел, огибая весь караван, к флагманскому «Машуку».

«Машук» приближался, становясь все больше, и виден был уже старик Прямков, разглядывающий их в бинокль.

10

И снова идут корабли, уже по Сухоне. С высокого откоса несется мелодичное северное: «Дале-ко-о-о ли?»

Теперь недалеко. Скоро Волга. На Сухоне высокие берега с обнаженным срезом, хорошо видны наслоения породы. На желтых скалах то сосна, то домишко. Вдоль берегов запани. С откосов спускаются к ним желоба, по которым скатывают в воду бревна в пору молевого сплава. Сплав начнется вот-вот. Лучников просил придержать моль, пока отряд кораблей пройдет Опоки. И сплавщики терпеливо ждут. Вода чиста. Над водой совсем низко скользят пары диких уток. Их стремительный трепетный полет так слажен, словно они связаны одной невидимой нитью.

Высоко в небе косяки гусей тянутся на север с юга.

— «Река времен в своем стремленьи уносит все дела людей...» — вдруг с чувством декламирует Прямков.

«Уносит все дела людей...»

Он стоит рядом с Надей на третьем деке в своей кепке с пуговкой.

«Откуда он знает стихи Державина? — думает Надя. Она смотрит на старика с новым любопытством. — Да и вообще, что я знаю о нем?»

В последние дни он даже на палубу выходит редко. Все сидит у себя в каюте, прячет от людей тоску.

Там, на севере, где хозяйничали моряки, он чувствовал себя лучше. Здесь же, на реках, душа его затосковала с новой силой. Хуже нет, чем болтаться среди людей, занятых делом. И не просто делом, а твоим кровным.

Его советов никто не спрашивал. Его помощи никто не просил. Его опыт был здесь не нужен. Подросли новые капитаны. Те, что мальчишками играли в футбол на волжских прибрежных лугах и, прервав игру, махали с обрыва красавцу «Богатырю». Он и теперь казался Прямкову красавцем. До сих пор по ночам снился его низкий, солидный гудок — так, наверно, снится голос близкого человека спустя много лет после разлуки. И старик просыпался с бьющимся сердцем, садился на кровати и долго сидел, хлопая ресницами, вслушиваясь в тишину. Ну, а в общем все правильно. Подросли новые капитаны. Сторонись, старик, освобождай фарватер!